"Русский Ренессанс"

1. Марина Цветаева

2. 20 век. Первые его десятилетия связаны с поразительным расцветом русского
искусства.
Сергей Саковский назвал тот период «Парнасом серебряного века», имея в
виду прежде всего поэзию. Но ведь и прозаикам не составило труда
предъявить список великолепных мастеров. Еще творил Лев Толстой и
Чехов, а уже заслужили европейскую славу Максим Горький,
Короленко, Мережковский, Бунин, Куприн.
На художественных выставках полотна Репина, Сурикова, Васнецова,
Левитана соседствовали с работами Бенуа, Лансере, Бакста,
Нестерова. Яростные споры вызывали Кандинский, Шагал, Малевич,
Ларионов.
Восторженная публика неистово аплодировала на спектаклях МХАТа и
Мейерхольда, на бенефисах Ермоловой и Комиссаржевской, на
концертах Шаляпина и Собинова, на музыкальных вечерах Скрябина
и Рахманинова. Прекрасны были и русские сезоны в Париже с
Нижинским и Павловой.
Наметился прогресс и в русской науке. Достаточно назвать имена
Менделеева, Павлова, Вернадского, Жуковского.
Наши таланты росли как грибы. Похоже, в этом случае народная примета
оправдалась – дело шло к войне. Сначала мировой, потом
гражданской, а затем и более страшной – необъявленной,
тоталитарной.
И уже тут–то все, что поднималось над средним уровнем, косили
безжалостной косой – тюрьмы, лагеря, эмиграция.
То, что чудом уцелело, показывает, как много потеряла нация. Еще больший
урон был нанесен талантам, которые не проявились и не родились.
Процесс деградации культуры более менее ясен, а вот почему начался его
расцвет?

3. Всеобщий конфликт, инициированный затянувшимся феодализмом,
неспособностью дворянства усвоить новую роль просветителя, жадностью
новоиспечённой буржуазии, глупостью вцепившегося во власть двора,
спрессованной веками ненавистью крестьянства, мечтающего о землице – эта
борьба породила у творческой интеллигенции тревогу, предчувствие
неизбежных катаклизмов, ощущение скорого конца уже обжитого мира.
Но раз «есть упоение в бою и бездны мрачной на краю», то это
состояние неизбежно рождало ту странную и пряную поэзию, которая так
характерна для этих лет.
Н. Бердяев:
«Поэты того времени были мистиками, апокалиптиками, они не
верили в Христа. Души их были не бронированы, беззащитны, но, может
быть, поэтому они были открыты к веяниям будущего, восприимчивы к
внутренней революции» ;
А. Блок:
«20 век– уничтожение влюбленных»;
О. Мандельштам:
«Век-волкодав»;
М. Цветаева:
«Время не мое. Век мой – ад мой».
А мы говорим: серебряный век.
«Удел поэта –
борьба и гибель, ценой
которой покупается
бессмертие поэзии. Мы
умираем, а искусство
остается».
А. Блок.

4. Руки даны мне
– протягивать каждому обе–
Не удержать ни одной,
– губы – давать имена,
Очи – не видеть, высокие брови над ними –
Нежно дивиться любви и
–нежней
– нелюбви.
Как жаль, что мы сегодня утратили
возможность таких отношений, возможность
прощать. Утратили « закон протянутой руки,»
большого сердца.
Может, из-за сложности времени, поэты верны своему содружеству. Это
время слова « нас», это время высоких отношений, поддержки, дружбы, любви.
М. Цветаева:
«И с тайным восторгом смотрю в глаза врагу»;
В. Брюсов:
«Но вас, кто меня уничтожит , встречаю приветственным гимном».

5. Кто мы?
Не из тех, что ездят,
–Вот мы!
А из тех, что возят:
Возницы.
Всю Русь в наведенных дулах
Несли на плечах сутулых.
И да будет известно там:
Доктора узнают нас в моргах
По не в меру большим сердцам!

6. Кто — мы? Потонул в медведях
Тот край, потонул в полозьях.
Кто — мы? Не из тех, что ездят —
Вот — мы! А из тех, что возят:
Возницы. В раненьях жгучих
В грязь вбитые — за везучесть.
Везло! Через Дон — так голым
Льдом. Хвать — так всегда патроном
Последним. Привар — несолон.
Хлеб — вышел. Уж так везло нам!
Всю Русь в наведенных дулах
Несли на плечах сутулых.
Не вывезли! Пешим дралом —
В ночь, выхаркнуты народом!
Кто мы? да по всем вокзалам!
Кто мы? да по всем заводам!
По всем гнойникам гаремным —
Мы, вставшие за деревню,
За — дерево...
С шестерней, как с бабой, сладившие
Это мы — белоподкладочники?
С Моховой князья да с Бронной-то —
Мы-то — золотопогонники?
Гробокопы, клополовы —
Подошло! подошло!
Это мы пустили слово:
Хорошо! хорошо!
Судомои, крысотравы,
Дом — верша, гром — глуша,
Это мы пустили славу:
— Хороша! хороша —
Русь!
Маляры-то в поднебесьице —
Это мы-то с жиру бесимся?
Баррикады в Пятом строили —
Мы, ребятами.
— История.
Баррикады, а нынче — троны.
Но всё тот же мозольный лоск.
И сейчас уже Шарантоны
Не вмещают российских тоск.
Мрем от них. Под шинелью драной —
Мрем, наган наставляя в бред...
Перестраивайте Бедламы:
Все — малы для российских бед!
Бредит шпорой костыль — острите! —
Пулеметом — пустой обшлаг.
В сердце, явственном после вскрытья -
Ледяного похода знак.
Всеми пытками не исторгли!
И да будет известно — там:
Доктора узнают нас в морге
По не в меру большим сердцам.
Апрель 1926

7. Поэты любили свое время:
Мандельштам:
«Попробуйте меня от века оторвать»;
А. Блок любил свой век;
М. Цветаева восхищалась челюскинцами;
Н. Бердяев назвал это время Русским Ренессансом.
«О боже ты мой, как объяснить , что поэт – это прежде всего строй души». М. Цветаева.
Все это почва, на которой рос талант Цветаевой, мужала ее поэзия, жили ее стихи:
Мне не надо блаженства ценой унижений,
Мне не надо любви.
Я грущу не о ней.
Дай мне душу, спаситель отдать . только тени
В тихом царстве любимых теней.
Душу отдать – это визитная карточка поэта. Она, живущая в столь сложное время, в
мире непонимания, отдавала всем свою душу и свое большое сердце:
Человек –это не бить челом веку,
А быть челом века.

8. Марина Ивановна в дневниках беседовала с гениями. Была недовольна Шекспиром. Она не
согласна была с судьбой Офелии. У нее было чувство солидарности с женщинами. Цветаева
вызывала дух Шекспира и объясняла ему, что Гамлет не может быть главным героем. Он
эгоист, он допустил гибель Офелии. Значит, не любил.
–На дне она, где ил
И водоросли...
Спать в них
Ушла,
– но сна и там нет!
–Но я ее любил,
Как сорок тысяч братьев
Любить не могут!
Гамлет!
На дне она , где ил:
Ил!..
И последний венчик
Всплыл на приречных бревнах... –
Но я ее любил,
Как сорок тысяч...
– Меньше
Все ж, чем один любовник.
На дне она, где ил.
– Но я ее любил??

9. Рас–стояние:
версты,
мили...
Нас рас–ставили,
рас–садили,
Чтобы тихо себя вели,
По двум разным концам земли.
Рас–стояние:
версты,
дали...
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это
– сплав
Вдохновений и сухожилий...
Не рассорили
– рассорили,
Расслоили...
Стена да ров.
Расселили нас, как орлов –
Заговорщиков:
версты,
дали...
Не расстроили
– растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас, как сирот.
Который уж
– ну который
– март?!
Разбили нас
– как колоду карт!
М. Цветаева писала о Пастернаке:
«Пастернак– большой поэт. Он сейчас больше всех: большинство из сущих
были, некоторые есть, он один будет. Один ты равно сущь мне».
Но их разлучили:

10. Октябрь 1917 года. Гражданская война. Как много бед, крови, хаоса. Отчаяние за
судьбу мужа, находившегося с армией Врангеля в Крыму. Смерть матерей, вопль калек,
сиротство. Поэт не хочет, чтобы гибла жизнь, не хочет ничьей смерти, ничьих мук.
Смерть– это нет.
Я– это да.
Да– навсегда.
Да– вопреки.
Да– через все.

11. Твои знамена –не мои!
Врозь наши головы.
Не изменить в тисках
Змеи
Мне
Духу–Голубю
Не ринусь в красный хоровод
Вкруг древка майского.
Превыше всех земных
–ворот–
Врата мне
–райские.
Твои победы
– не мои!
Иные грезились!
Мы не на двух концах земли –
На двух созвездиях!
Ревнители двух разных звезд–
Так что же делаю–
Я, перекидывая мост
Рукою смелую?!
Есть у меня моих икон
Ценней– сокровища.
Послушай : есть другой закон,
Законы– кроющий!
Пред ним – все клонятся
клинки,
Все меркнут – яхонты:
Закон протянутой руки,
Души распахнутой.
И будем мы судимы
– знай
– Одною мерою.
И будет нам обоим –
Рай,
В который верую!

12. «Я с рождения вытолкнута из круга людей,
общества. За мной нет живой стены – есть
скала: Судьба. Живу, созерцая жизнь – всю
жизнь – жизнь. У меня нет возраста и нет лица.
Может быть– я– сама жизнь. Я не боюсь
старости, не боюсь вражды, злословия. Я, под
моей веселой, огненной оболочкой – неуязвима.
Вот только Аля, Сережа...
Я буду жить — жизнью других. Меня все
равно так мало любили».

13. «У меня большое горе: умерла в приюте Ирина. Умерла без болезни, от слабости. Живу с сжатым горлом»:
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были
– по одной на каждую–
Две головки мне дарованы.
Но обеими
– зажатыми–
Яростными
– как могла!
Старшую из тьмы выхватывая –
Младшей не уберегла.
Две руки
– ласкать
–разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки
– и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
Светлая
– на шейке тоненькой–
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.

14. 1922 год. Марина Ивановна прощается с Москвой, с Россией. Она уезжает.
Уезжает к мужу. Он в Праге. К Москве она обращает речь от имени простой
русской женщины. Оплакивает Москву, всю Россию, умытую кровью ее сыновей.
Оплакивает всех, кто убит: все братья.
Вот за тех за всех за братьев
Не спекаюсь.
Прости
Иверская
Мати, отрекаюсь.
И стоит она– олицетворение Матери –России– над могилами солдат, потрясенная,
и глядит на землю, которая чудится ей «исполосованный в кровь снегом» и не
может отвести взгляда:
Не оторвусь, отрубите руки.
Пуще чем женщине в час разлуки
Час бьет.

15. Тоска по родине!
Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно –
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий что
– мой,
Как госпиталь или казарма.
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все
–равны, мне всё
–равно,
И, может быть, всего равнее –
Роднее бывшее
– всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты
– как рукой сняло:
Душа, родившаяся
– где–то.
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей
– поперек!
Родимого пятна не сыщет!
Всяк дом мне чужд,
всяк храм мне пуст,
И все – равно, и все
– едино.
Но если на дороге
– куст
Встает , особенно
– рябина...
И все. Только три точки, но в этих точках – мощное, бесконечно продолжающееся во времени, немое
признание в такой сильной любви, на какую не способны те, кто много пишет о любви к родине. Может
быть , самый высокий именно всегда таков: точками, а не пустыми словами?

16. Ни к городу и ни к селу–
Езжай, мой сын, в свою страну,–
В край – всем краям наоборот!–
Куда назад идти –вперед
Идти, особенно –тебе,
Руси не видывавшее
Дитя мое...
Мое?
Ее – Дитя!
То самое былье,
Которым порастает быль.
Землицу, стершуюся в пыль,–
Ужель ребенку в колыбель
Нести в трясущихся горстях:
– «Русь – этот прах,
чти – этот прах!»
От неиспытанных утрат––
Иди – куда глаза глядят!
Всех стран – глаза, со всей земли–
Глаза, и синие твои
Глаза, в которые гляжусь:
В глаза, глядящие на Русь.
Да не поклонимся словам!
Русь – прадедам,
Россия – нам,
Вам – просветителям пещер –
Призывное: СССР,
– Не менее во тьме небес
Призывное, чем: SOS
НАС родина не позовет!
Езжай, мой сын, домой
– вперед–
В СВОЙ край,
в СВОЙ век,
в СВОЙ час,
- от нас–
В Россию– вас, в Россию– масс,
В НАШ–час– страну!
в СЕЙ–час–страну!
В на–Марс–страну!
в БЕЗ–нас–страну!
И все–таки любовь к дому, но через подвиг бездомности. Наверное поэтому она
посылает сына в свою страну, говоря, что он не ее сын, а России.

17. Россия–вас, которая не позовет ее, без–нас
страна, в которой нет уже места тому братству, из
которого вышла Марина Ивановна, где главными
словами были слова: мы, нас, душа, сердце, друг. И
все–таки она едет домой.
Б. Пастернак: « Под строгим секретом я вам
сообщу, что в Москве живет М. Цветаева. Ее впустили
в СССР за то , что ее близкие искупили свои грехи в
Испании, сражаясь с Франко, во Франции, работая в
народном фронте. Ее подобрали, исходя из принципа: в
дороге и веревочка пригодится. А Куприна встречали
цветами».
«Никто не видит, не знает, что вот уже год я
ищу глазами крюк. Я свое уже написала, вполне могу
еще. Но вполне могу НЕ». Как всегда она чувствовала
себя на этой земле лишней, так и заканчивает ее на
этой земле.

18. «Я стол накрыл на шестерых...»
Все повторяю первый стих
И все переправляю слово:
– «Я стол накрыл на шестерых...»
Ты одного забыл – седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах – дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть – седьмую...
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
– Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий–
Ты сам – с женой, отец и мать)
Есть семеро – раз я на свете!
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых–
Быть призраком хочу – с твоими,
( Своими)...
Робкая как вор,
О– НИ ДУШИ не задевая! –
За непоставленный прибор
Сажусь незванная, седьмая.
И– опрокинула стакан!
И все, что жаждало пролиться,–
Вся соль из глаз, вся кровь из ран –
Со скатерти – на половицы.
И – гроба нет!
Разлуки – нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть – на свадебный обед,
Я – жизнь, пришедшая на ужин.
...Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг – и все же укоряю:
–Ты, стол накрывший на шесть – ДУШ,
Меня не посадивший – с краю.
Как–то А. Тарковский, которого она очень любила, написал стихотворение:
Стол накрыт на шестерых–
Розы да хрусталь....
А среди гостей моих–
Горе да печаль...
Присутствовала Марина Ивановна, и 6-м марта 1941 года помечены ее стихи:
Это последние стихи Марины Ивановны.
Как начинала она стихами о любви– так и
закончила.